Как однажды большое кино добралось до глухих аулов

Чужой среди своих

Закончил работу над фильмом «Ширакши» – «Смотритель». Рабочее название было «Киномеханик». Потом я подумал, у меня все названия казахские – «Келiн», «Шал», «Кенже» и потом вдруг – «Киномеханик». Я его закончил за два дня до кинофестиваля «Евразия». Министр наш приехал, я должен был показать, что я снял. После «Келiн» на меня все с опаской смотрят.

Тогда все перепугались что-то. Был депутатский запрос в прокуратуру, 18 подписей. В 30-е годы им, конечно, цены бы не было. Началась травля. Меня назвали врагом народа. В КГБ вызывали, что вы хотели сказать этим фильмом? Там (в депутатском запросе, – авт.) была расшифровка, что я, якобы, намекаю на то, что казахи произошли от козы. В фильме была проходная сцена с козой, почему-то они на ней остановились (сцена с намёком на скотоложство, – авт.).

Я вынужден был расшифровывать, что я не имел в виду ничего плохого. Что вообще в фильме идёт речь просто о судьбе женщины. Последний худсовет проходил на «Казахфильме». Продюсер говорит, ты только молчи! Просто кивай! Нам главное картину спасти! Я приехал и послушно кивал. В худсовет было 30 с лишним человек, средний возраст около 70 лет, лауреаты всего на свете.

А потом выступил писатель знаменитый, я не буду называть его имя – обидится, говорит: всё, что ты снял – это неправда. Всё ложь – и эта коза, и эта келин. И вообще, женщина у тебя стонет во время секса, как современная женщина. А ты пишешь, что это второй век до нашей эры. Ну, тут я уже не выдержал. Говорю, знаете, вы в таком возрасте, что может и слышали, как стонали женщины во втором веке до нашей эры. А я слышал в основном современных.

Мне: опять ты! Ты даже здесь начинаешь! Я говорю, а как мне ещё реагировать? И «Келiн» пошёл в прокат. Там пытались вырезать какие-то сцены, но я горой встал: боже мой, включите в 12 ночи НТВ – там пооткровеннее вещи увидите! Когда следующий фильм запускался – «Шал», сразу худсовет собрался: там есть коза? Нет, говорю, там козы нет, но там есть бараны. Причём, стадо баранов. И старик с ними ночует в мазаре. Причём, вход запирает, ни одна овца убежать не сможет.

Заинтриговал, и все в ужасе ждали, что за фильм я сниму. Получилось пристойно, женщин там нет, никто не раздевается. Убивают в основном животных. Из-за того, что убивали животных, фильм отклонили на «Оскаре». Сказали, там жестокое обращение с животными. Это же не компьютерная графика? Вживую волки баранов ели? Я говорю, конечно, вживую! Нет, говорят, не пойдёт!

Какие-то странные американцы – у них там на второй минуте фильма уже 10 трупов, а здесь жестокое отношение к животным! Я говорю, для нас барана зарезать, как в туалет сходить. Я с пяти лет в ауле за ноги держал этих баранов, пока взрослые резали. Я сам на мясокомбинате подрабатывал, когда студентом был. Научился за 45 секунд зарезать барана, подвесить, снять шкуру и так далее. Поэтому для меня было удивительно, что я такой живодёр, кровопийца, а эти – изнеженные американцы.

Лучшая награда

По поводу всех этих призов – этим надо переболеть. Каюсь, когда я начал получать призы разные, я заказал столяру полки, сделал «ярмарку тщеславия». Утром ходил туда-сюда, косился, думал, вот какой я серьёзный! Потом я с фильмом «Шал» был на каком-то фестивале в Италии или Франции. Звонят из Союза кинематографистов: срочно приезжай, тут такое дело! Приедешь, расскажем.

А я на фестивале, может, что-то получу. Бросаю всё, возвращаюсь из красивой заграницы. Снял свой смокинг, прихожу в Союз кинематографистов, а мне говорят: нам дали автобус, денег, экран и проектор. Ты поедешь по малым городам и аулам, будешь показывать свой новый фильм, потому что там нет клубов, нет экранов, а людям надо кино показывать. На карте обозначено 24 пункта.

Я говорю, вы из-за этого меня позвали, что ли? Вышел, плевался – вот сволочи, оторвали меня от такого важного дела! Ну и сел я в этот автобус, посадил с собой Ерболата Тогузакова (сыграл главную роль в фильме «Шал», – авт.), подобралась какая-то группа и мы поехали по этим малым городам.

Однажды в темноте заблудились где-то под Балхашом. Впереди огоньки какие-то в степи. Я говорю, поехали, не будем же мы в автобусе ночевать. Приезжаем, а там отделение какого-то аула – 20-25 домов. Выскочил местный старшина – аким, наверное, сельский: кто такие? А мы, как пришельцы: мы – кино (гуманоиды). Он: ой, как здорово! Давайте, кино покажем людям!

– А у вас есть клуб?

– Есть сарай, там помещение огромное, все туда поместятся.

Я говорю, давай покажем. Нам – это галочка, что столько пунктов объездили. Развернули проектор, повесили экран, стали люди приходить со своими стульями. В основном старики с маленькими детьми, среднее поколение в город сбежало.

Включили мы кино, они на экран смотрят, а я на них смотрю – мне же интересна реакция. И я вижу, что там они живут. Особенно бабки волновались: ой-бай, когда он с волками дрался, когда в речку прыгнул. Картина заканчивается, и тут Тогузаков вошёл. Они обрадовались: оказывается, он живой! Кто-то шапку снимает, кто-то фуфайку ему надевает, кто-то суёт ему свои серебряные браслетики. Такая была реакция!

У меня щёлкнуло – какой к чёрту «Оскар»? Какие Парижи и Римы?! Вот же, ради чего это всё! Приехал домой, и всю эту чёртову «ярмарку» запрятал куда подальше. Сейчас не знаю, где все эти «сувениры» лежат. Вот так жизнь иногда ответы даёт на твои вопросы. (В июле у Турсунова был выбор – ехать на кинофестиваль в Токио или в Павлодар. Он выбрал наш город, – авт.).

Не предавать позиции!

Мне повезло с учителями. В Москве нам читали лекции: Мотыль, Любимов, Лотяну, Мережко, Митта. У меня был мастер Валерий Семёнович Фрид, кинодраматург. Один из мастодонтов советского кино. Написал около 40 сценариев, из которых половина стала советской классикой – «Служили два товарища», «Гори, гори, моя звезда!», «Шерлок Холмс и доктор Ватсон», «Не бойся, я с тобой!».

Он выбрал трёх студентов, с которыми занимался дома. Когда я первый раз пришёл к нему, он спросил: ты макароны любишь? И мы начали делать макароны по-фридовски: макароны варишь, потом сыр крошишь – вкуснятина! Потом сходили в магазин, колбасу купили, потому что ему позвонил Брагинский: колбасу выбросили краковскую!

Идём обратно, во дворе стоит Гусман: Валерик, давай ключи, я с дамой пришёл. Потом мы с Валерием Семёновичем сидели во дворе под детским грибком, о чём-то говорили. Когда Юлик вышел, Фрид посмотрел на часы и говорит мне: ну всё, твои два часа прошли, иди домой!

В общаге друзья спрашивают: что, позанимался?

– Позанимался.

– Что делали?

– Макароны ели, колбасу купили. Гусмана видел.

Пришёл к Фриду в следующий раз, а там Рязанов сидит. Они уже пьяненькие такие. Валерий Семёнович ему показал на меня: вот у него хорошее перо.

Рязанов: Правда, хорошее? Ну, тогда поехали!

Я: Куда поехали?

Фрид: Езжай с ним, он тебя не обидит.

Сели в машину к Рязанову. Он сам за рулём, подвыпивший. Приезжаем куда-то в Подмосковье. Серьёзная дача – два этажа. Он говорит: вот тебе холодильник, набитый едой, вот тебе куча бумаги, машинка, вот тебе синопсис – основная идея фильма. Напишешь сценарий, позвонишь. Вот тебе телефон мой домашний.

Я две недели писал сценарий, гулял по территории. Рязанов раз в неделю позвонит: ты живой там? Пишешь? Потом приезжал, читал: замечательно! Вот это я возьму, а вот это выброшу. Через некоторое время фильм выходит. Моей фамилии в титрах нет. Я поначалу возмущался. Потом до меня дошло – это ведь всё школа!

Я помню, в очередной раз к Валерию Семёновичу пришли какие-то люди, его примерно возраста. Все в наколках. Они начали разговаривать на каком-то языке. Я быстро вытащил блокнот и стал записывать фразы. Они говорили на лагерной фене 40-х годов. Воровской жаргон тоже меняется. Такие обороты там: пустить в казачий стос. Когда они ушли, я спрашиваю – это кто был?

– Зеки. Мы вместе сидели в лагерях.

И тогда только я узнал, что Валерий Семёнович, оказывается, 12 лет отсидел в лагерях. Очень разная там была аудитория – один был убийца, другой – вор, третий – доктор наук. Была там подлинная интеллигенция тех времён, которая хлебнула лиха, но сохранила в себе человека.

Рязанов мне говорил, когда Фрид выпустил свою книгу «58 ½. Записки лагерного придурка»: я прочитал её – сплошная хохма. Как будто 12 лет он провёл в пионерском лагере. А читаешь Солженицына «Один день Ивана Денисовича» или Варлама Шаламова – это такая трагическая страница их жизни. У них страдания описаны, а у Фрида – это смешная история. А разница в том, кто как воспринимает жизнь. Мне кажется, Фрид сильнее, чем Солженицын или Шаламов, потому что он сохранил в себе юмор, самоиронию и способность через весёлость воспринимать трагизм этой жизни.

Самое главное, что я из этих уроков вынес, когда с Валерием Семёновичем прощались, он сказал: ты отстреливаешься до последнего патрона! Я тогда не очень понимал. Он говорит: ты в этом окопе остаёшься, мы же постепенно уходим. Не смей предавать позиции!